— Садитесь, товарищ командир…

И Евгений полез в кузов. Ему досталось место у правого борта. Все ехали стоя. Мотор затарахтел, захлопал, заскрежетали шестерни коробки скоростей, рывком машина тронулась с места, провожавший вдогонку закричал:

— Смотри, езжай осторожней, люди ведь…

Но водитель за шумом, грохотом последнего указания не слышал.

Дорога грунтовая, с большими выбоинами, но водитель, выехав за околицу, включил третью скорость и так, не снижая ее, мчал до самого райцентра. Машину бросало из стороны в сторону, подбрасывало вверх, люди шарахались то в одну, то в другую сторону. Сначала смеялись, шутили, потом не на шутку забеспокоились, передние, нагибаясь к окну кабины, просили: тише, людей растеряешь. Но лихач мчал, не обращая внимания на увещевания.

Молодости свойственно упоение большими скоростями. Сначала бегом на палочке, изображая верховую езду, потом на санках с горки, на коньках, верхом на лошади, на велосипеде. Скорости не так велики, и езда, в основном, безопасна. Но с появлением автомашин скорости удваиваются, утраиваются, увлечение большими скоростями приводит к лихачеству, и это уже небезопасно. Почему? Да потому, что лихач подвержен слепому азарту, езде без учета физических явлений, возникающих при больших скоростях, вследствие чего и происходят случаи, подобные тому, какой произошел с Евгением Борисенко.

Уже въехали в райцентр. Сейчас будет поворот налево и тут — военкомат, Борисенко надо сходить. Не сбавляя скорости, водитель круто повернул машину влево, ее занесло, и все те, кто стоял у правого борта, вылетели из кузова, а машина пошла дальше. Водитель не увидел произошедшего, но местные жители, преградив дорогу, остановили лихача.

Все отделались ушибами и, прихрамывая, пошли снова к машине, кроме Борисенко. Его падение пришлось на огромный камень-валун, который был уложен на углу двух улиц, чтобы подобные ездоки не задевали угол строения.

Борисенко оставался без сознания 14 часов. Его положили в медпункт, позвонили в Москву. На третий день прибыл санитарный самолет, и его доставили в авиационный госпиталь в Сокольниках.

При обследовании больного установили: пять ребер сломано, одно сломанное ребро проткнуло легкое, три ребра получили трещины, повреждены почки. От ушиба головы значительно ухудшилось зрение.

Молодость летчика и незаурядное искусство врачей поставили Евгения на ноги, но летно-медицинская комиссия вынесла приговор, знакомый многим авиаторам: «К летной работе не годен».

Провожая Борисенко из госпиталя, главврач спросил:

— Чем хотите заняться, Евгений Иванович, после выздоровления?

— Летать, — был ответ.

— Летать, дорогой, вы больше не сможете, подыскивайте себе более легкую наземную работу.

— Я не мыслю себе другой работы, кроме авиации.

— Можно и в авиации найти легкую работу.

— Но надеяться-то летать я могу, товарищ доктор?

— Надежда, оптимизм — лучший лекарь! — И доктор дописал в медицинском обследовании: подлежит перекомиссии через три месяца.

И Борисенко, еще чувствуя боли в травмированных местах, отправился в свой полк. Он продолжал лечиться в местной санчасти, а потом, оставаясь под наблюдением врачей, приступил к исполнению обязанностей командира эскадрильи, но не поднимался в воздух.

А каково вольной птице оставаться на земле с подрезанными крыльями?! В эскадрилье — все молодые летчики. Командир-консультирует их, рассказывает, показывает на пальцах, но все это не то. Показать в воздухе!

— Готовь самолет! — приказал он технику.

Он полетел, вопреки запретам врачей, вне всякого плана. Пока в качестве проверяющего технику пилотирования молодого летчика.

— Что-то мотор вызывает подозрение, надо бы облетать, — хитро улыбаясь, сказал он технику.

— Что вы, товарищ командир, моторы новые!

— Садись в штурманскую кабину, вместе облетаем.

И он снова полетел. Приглушенные травмой чувства летчика вновь ожили. Он с таким упоением виражил, его обуревала такая радость, какая бывает лишь у тех, кто после вынужденного большого перерыва возвращается снова к своему любимому делу. Как рыба в воде чувствовал он себя в небесной стихии. И работу моторов воспринимал словно любимую музыку, и вся машина в его руках — словно живое существо, которое радовалось вместе с ним, обретя снова своего хозяина.

Самая ответственная часть полета — это посадка. Но и она получилась отлично: на три точки и точно у посадочного знака. Значит, и зрение в норме.

— А что послужило поводом для облета? — спросил инженер эскадрильи.

— Да не машину я облетывал, дорогой, а себя! Себя облетывал и нашел: все в норме, летать могу и буду!

Под этим впечатлением он, в нарушение всяких субординаций, отправился прямо к командиру корпуса генералу Юханову.

Когда Евгений лежал в местном профилактории после госпиталя, его навещал вместе с командиром дивизии генерал Юханов и обещал сделать все от него зависящее, чтобы в части оставить и вернуть в строй. Помня это обещание, и решил Борисенко обратиться к генералу.

Когда Борисенко вошел в кабинет, рядом с генералом сидел грозный арбитр — главный врач корпуса, от которого зависело решение вопроса: быть или не быть!

Генерал Юханов уважал Борисенко, ценил как летчика, часто давал специальные задания и теперь принял живое участие в решении его дальнейшей летной судьбы.

— Как самочувствие, товарищ Борисенко? — осведомился генерал, приняв его в своем кабинете.

— Я здоров, товарищ генерал, чувствую себя хорошо. Я могу, я хочу летать, за этим и явился к вам.

— А как медицина?

— Что вы, товарищ генерал, разве можно допустить к полету с такими данными, — возражал доктор. — Проколотое легкое, травмированы почки, сломаны ребра, ухудшилось зрение. И в таком состоянии летать ночью на больших высотах с кислородной маской?! Никто этого не может допустить! К тому же не просто летать, а воевать! А ему же еще и волноваться нельзя, нервное напряжение противопоказано, физические перегрузки — тоже.

— Кто не волнуется, тот уже не живет, — заключил генерал. — А что, если мы все это, что вы наговорили, немного упростим? Исключим большую высоту и кислородную маску, исключим ночь и излишнее нервное напряжение. Что смотрите так недоуменно? В дивизии Чемоданова получен транспортный самолет Си-47, а летчика еще не подобрали. Туда нужен опытный товарищ, а с боевой работы снимать не хочется. Вот как раз Борисенко и подойдет. Не возражаете, доктор?

— Ну, если так, можно, конечно, попробовать…

— А вы как на это смотрите, Евгений Иванович?

— Ну, если нельзя на боевом, то я согласен и на транспортном. Ведь это моя довоенная специальность.

— Ну, вот и договорились.

Как мы уже знаем, самолет Борисенко обслуживал техник Семенов. Когда летчик получил назначение на командира эскадрильи с переходом в другую часть, то добился, чтобы вместе с ним перевели и его техника. И вот теперь предстоит получить самолет другого профиля работы, и ему так хотелось, чтобы эту машину принял его надежный, проверенный в деле техник Семенов. Заранее зная, что снять с боевого самолета хорошо зарекомендовавшего себя техника будет очень трудно, он и с этим вопросом обратился к генералу.

— Товарищ генерал! Спасибо за заботу и доверие, но я хотел бы, чтобы самолет принял мой техник, с которым я работаю с самого начала образования нашего корпуса. Разрешите и дальше с ним работать!

— Ну что же, похвально, что вас объединяет такая крепкая дружба, а дружба — всегда гарантия успеха. Пусть принимает машину.

Возбужденный Борисенко отправился на аэродром.

Его сразу окружили техники эскадрильи. Они уже знали, чего добивался их командир. Пришел попрощаться…

— Как так? Куда? — посыпались вопросы.

— Иду на повышение с понижением. На повышение в том смысле, что буду снова летать, а с понижением, что буду командиром корабля…

Все недоуменно переглянулись.

— На самолете Си-47!

— А-а-а-а, — протянули с грустью ребята.